Венеция 2

Полуденный Сан-Марко дремлет.
Призывно крыты льном кафе,
траттории, прибрежные трактиры...
Тугие палубы изогнутых гондол
изящно приглашают лиру
в не менее изящный и ленивый день
вдали от суеты, подальше от кумиров,
в которых Бога нет, а значит — Солнца.

А значит, в их пенатах шумных
ленивый, знойный полдень отменен.
А значит, томный шмель над их застольем не летает,
не исполняет заунывных фуг,
провинциально строгих и навивных,
над хрусталем не чертит монотонный круг
токкат и фуг, однообразно золотистых,
однообразно жгучих, как тягучий мед,
янтарный мед, который в солнечной пыльце июльской ностальгии
стекает по щекам муранского стекла...
И томно тает в розовых лучах Сан-Марко,
Роняя в лёд часов колокола!


***

Отправляясь в Италию, планируешь прикупить обновок в Милане, посетить Венецию, но там узнаёшь от друзей, что выгоднее на автомобиле поехать в Рим. По пути посетить Флоренцию, точнее — ее окрестности, где море аутлетов, отведать тосканской кухни и в Риме купить репродукцию Марлона Брандо…

Иногда мне кажется, что возможность
таится совсем не там, где она возможна.
Это как приехать в Италию,
чтобы поесть спагетти, увидеть Рим.
Посмотреть Колизей. Поесть мороженного.
Снова пойти в музей.
Перехватить на ходу сицилийских рулетов,
пропустить капучино.
И поехать в Венецию...

Но здесь возникает возможность
по пути посетить Флоренцию
и, петляя в ее окрестностях,
среди прекрасных холмов,
словно созданных для домов,
что на холмах стоят
легкой россыпью, а не в ряд,
сообщая таким порядком
о вольном нраве свих хозяев,
обнаружить то, что когда-то
Цезарь, взлетев волной,
разлетевшись искрами, упал дождем,
рекой разлился, вышел из всех берегов
и, затекая по всем углам,
в каждом из тех домов селился.

С тех самых пор здесь каждый сам себе Цезарь,
Император Рима и Папа Римский.
Это нормально — Рим был везде.
И, вроде, есть,
Насколько могу судить по состоянию этих мест.
Солнца здесь много. Оно смотрит прямо.
Возможно, поэтому так упрямо всё здесь.
Возможно, поэтому понимаешь, что находишь не там,
где ищешь, и даже не там, где теряешь.
А находишь там, где встречаешь...

Как здесь, в Тоскане,
Где в торопливых поисках очередного аутлета
Вдруг посчастливилось ощутить
Бесконечное барокко лета.


***

Я влюбился в маленький городок где-то на самом юге Италии.
На юге настолько, что можно сказать — на севере Африки.

Здесь, кроме вас, одни только жители этих мест.
Здесь вчерашнюю моцареллу никто не ест
И вам посоветует вчерашней еду приправить.
Посоветует здесь до зимы пожить,
А потом — бежать, поскольку холода собачьи,
Если вы не из этих мест. А им привычно
Жить селом в пять тысяч лиц,
Как в обложке любимой книги
Перечитанных не заменить страниц.
Можно перечитать
До дыр, до сквозных отверстий,
Сквозь которые начнет пробиваться Мир...

Но если Мира становится много,
Возрастает поток известий,
В котором слова играют теми, кто их читает;
Даже теми из них, кто читает между потоков,
Так как по белому подтекст виднее.
Его замечают, ведут учет, изучают.
А когда поток переполняет их доверху,
Его неуклюже сливают,
Чем огорчают за ужином близких,
Поскольку за пиццей никто не ждет,
Что человечество во тьму уйдет,
И как-то трудно верится в Сверхтирана,
Когда на столе равиоли под пармеджано...


***

Снежных сумерек лед.
Отражением зашторено побережье.
Спит на кушетке плед.
Фитиль горит.
Мотылек отбивается от безмолвия,
Усугубляясь в бред.


***

Вы, мои невоспетые тюрки,
Никто вас не потревожит
На запыленных книжных полках.
Живите с миром.
Уже не сможет,
Овеянный сплошным и прямым эфиром,
Взгляд комнатного номада
Узреть преграду.
К вам Он уже ни ногой,
Ни рукой, ни глазом
Ни покаянный,
Ни под приказом.
Он — ваше все!
Как сказать вам,
Как матери рассказать,
Что сын прокажен, «что умней прогнать»?
Что чужой теперь,
Что скитаться должен
При живых отцах, как безродный зверь.


***

У Лондона сто хвостов,
Тысячи крыльев,
Сети мостов,
Миллионы лавок,
Миллиард булавок —
И бриллиантовых брошей вдобавок.

У Лондона сто провинций,
Миллионы крыш,
Кружева традиций,
Миллион британцев,
Миллиард туристов,
Консерваторов, конформистов.

У Лондона сотни тысяч гражданств,
Сотни поводов для убранств,
Миллион встреч,
Миллиард проводов,
Политических и прочих доводов.

У Лондона всего через край,
Оттого он замер
Под бестактным взглядом армады камер
И вздохнуть боится,
Чтобы не разлиться.


Зима в Стамбуле

Настоящий конец войны — это на тонкой спинке

венского стула платье одной блондинки,

да крылатый полет серебристой жужжащей пули,

уносящей жизни на Юг в июле.

Иосиф Бродский

По две стороны мира —
Океан.
Ты у берега,
вьются птицы —
альбатросы и чайки, —
Труженики ливийцы.

Кран разрезает на дольки портовый воздух,
Загустевший от буден, пропахший рыбой.
Пью кока-колу, листаю книгу —
Многотиражку из первой лиги.
И то и другое — опиум.
Как следствие, переходят в бред.
Видно, попалась бутылка,
Где с кокой переборщили.
И в книге герой проснулся,
Напал на вампирский след,
Поэтому закругляюсь...

Иду гулять,
Углубляюсь в кафе,
Выходящее к трамвайным рельсам —
Там не менее густо, зато меню без рыбы,
Конкурирующей с едой Карибов,
Где мечтаю побыть
После этой зимы в Стамбуле,
Убегая на юг от
«Крылатой... жужжащей пули».