Я трусиха. Всегда была трусихой, сколько себя помню. Всю жизнь чего-то боялась. Или кого-то. Собак, гусей, темноты. Соседа-пьяницу. Засыпать. Просыпаться. Жутко боялась дома одна оставаться. Убегала на улицу, оставив дом незапертым, на улице не так страшно, там люди ходят. Хотя людей тоже боялась, но всё же не так. Боялась, что мама умрёт. Во сне часто видела, что она исчезает внезапно прямо у меня на глазах. И вроде это не страшно совсем, только странно как-то. Взяла и пропала... Но в следующий момент приходит ужасающая ясность, что её нет. Нет и всё. Совсем. Нигде. И вот это уже такая кошмарная жуть — вдохнуть невозможно от страха...

Домашние любили рассказывать, как я в три года уговаривала корову: «Корова-корова, ты меня не трогай, я тебя тоже не трону». Со смехом рассказывали, мол, какая умница, какая смелая! Знали бы они, как я боялась ту корову... И ещё я всегда боялась, что кто-то догадается о том, что я трусиха. Глупость какая, правда? Ну догадается, и что с того? Подумаешь, событие. Кому это интересно? Кому я вообще была интересна? Трусливая, завистливая, вечно нездоровая. Абсолютно без каких бы то ни было талантов. Словом, о чём тут рассказывать? Ничего не было интересного и необычного в моей жизни. Хотя... Нет, кое-что необычное всё-таки было. Только не в жизни. Не совсем в жизни. В смерти.

Меня съели волки.

Это случилось зимой, наверно, где-то в декабре. Степь. Небо серое, скудное какое-то, убогое. Неглубокий снег. Сверху он схватился корочкой, а когда пробьёшь её, то внутри сухой и сыпучий... Редкие метёлки ковыля из снега торчат. Тоже какие-то скудные, жалкие даже. Ветер. Воет, скулит, тоскует... Кружит вокруг меня.

И они тоже кружат, подвывают от голода. Сначала неясные, почти невидимые тени. А потом всё ближе, отчётливее... И вот уже совсем близкие, каждую шерстинку разглядеть можно.

Четверо. Вот этот, крупный, конечно, вожак. Не серый, а какой-то грязно-бурый. Шерсть свалялась на боках неопрятными клочьями, дыхание смрадное, нечистое. Уж он-то давно волк, уже и не помнит, как по-другому. В глазах удовлетворение, понимает, что деться мне некуда. Слева от него настороженно вглядывается в меня второй. Этот красивый даже. Эдакий Акелла. Таких на картинках рисуют. Серебристо-серый, голову высоко держит. Посмотреть бы, кем он раньше был, до того, как стал волком. Красивый... Шрам только над глазом как-то не к месту, портит картину. Третий мелковатый, суетливый какой-то. Ну, этому всё равно, кем быть. Такие в любой стае найдутся... Перетаптывается, поскуливает, на первого поглядывает: мол, чего тянем? Вожак шумно втягивает в себя воздух и, глухо рыча, начинает приближаться... И нет уже страха, не осталось ему места в моей заледеневшей душе, только необъятная, пронзительная тоска...

Разглядеть четвёртого я уже не успеваю. Только взгляд. В нём ни злобы, ни голодного нетерпения. Четвёртый волк смотрит даже с каким-то любопытством. А потом в его глазах вдруг вспыхивает удивление. Как будто бы он вдруг узнал меня. И это последнее, что я помню из прошлой жизни.

Дальше — темнота.

Избавление.

Сколько меня нет — миг или вечность? Кто я? Только мысль. Меня съели волки. А страха нет. И злости нет. Только досада небольшая — съели-таки. Ну а что им делать-то было? Они же волки.

Я выныриваю из вязких глубин на поверхность, вдыхаю жадно, захлёбываясь кашлем. Воздух входит в меня больно, колюче, острыми углами. Чужой какой-то воздух, тело чужое, не моё. Кровь шумит в висках незнакомо, сердце колотится в рёбра, подстраивается, подгоняя чужую кровь под ритм моего дыхания... Просыпаюсь. Что-то такое мне снилось опять... Что же, что?! Только что ведь помнила! Вот только! Сейчас вспомню. Нет, забыла. Опять всё моментально забыла. Хочется заскулить, свернуться клубочком под одеялом и не вылезать уже никогда. Но надо вставать. Надо, надо... Кому надо? Зачем?

Автобус утренний, переполненный. Как же я не люблю людей! Особенно вот этих, утренних. Автобусных... Такая в них радостно-упоительная ненависть. Коллективная. Я отвлечённо думаю, что каждый из них, возможно, вполне себе неплохой человек. Вот эта женщина наверняка печёт вкусные пироги для внуков. А на подоконниках у неё фиалки цветут круглый год. А этот мужчина и вовсе кандидат каких-нибудь технических наук, делает что-то полезное для человечества в своей важной конторе. И парень вон тот, который на меня смотрит внимательно. Что-то с ним не так... Взгляд какой... Знакомый что ли? Откуда я его знаю? Где-то мы встречались уже... Нет у него во взгляде ни утренней злобы коллективной, ни привычной автобусной тоски. Он смотрит даже с каким-то любопытством. А потом в его глазах вдруг вспыхивает удивление. Как будто бы он вдруг узнал меня...

Почему-то становится очень холодно. Непонятный страх возникает где-то в самых глубоких глубинах моей разом заледеневшей души. Парень выглядит ошеломлённым. И моя необъятная, как зимняя заснеженная степь, пронзительная тоска отражается в его зеленовато-карих глазах. Кажется, у волков такие глаза, только откуда я это знаю? Откуда я знаю этого незнакомого парня, этот удивлённый взгляд?

А ведь это его я сегодня видела во сне.

Мне становится трудно дышать, я пробираюсь к выходу. До моей остановки ещё далеко, но я задохнусь, если сейчас не выйду. Наконец выбираюсь, вдыхаю жадно, захлёбываясь кашлем. Воздух входит в меня больно, колюче, острыми углами. Чужой какой-то воздух, тело чужое, не моё.

— Слушай, никак не могу вспомнить, откуда я тебя знаю?

Голос звучит совсем близко. Метнувшись в сторону от этого голоса, от этого беспричинного ужаса, со всего размаха врезаюсь в ствол дерева. В голове всё взрывается разноцветными искрами. Чёрт, откуда дерево, степь же была вроде? «Какая степь? Очнись! Тебе на работу надо, а ты валяешься тут под деревом, у всех на виду. Стыд какой!» — увещевает кто-то насмешливый и здравомыслящий в моей голове.

— Девушка, извините, я вас напугал, да? Давайте руку, не ушиблись?

Он участливо и осторожно помогает мне подняться, подаёт отлетевшую в сторону сумочку. Я вздрагиваю от случайного прикосновения его руки к моей ладони.

— Так мы знакомы? Или мне показалось? Вы почему молчите? — Он подводит меня в ближайшей скамейке и помогает присесть, с настойчивым беспокойством заглядывая мне в лицо.

Пытаюсь ответить, но не могу извлечь ни звука из своей пересохшей гортани. В голове некстати возникает картинка из популярного советского фильма: здоровенный детина, поигрывая ключами, просит закурить, а потом спрашивает с брезгливым состраданием: «Ты что, немой?»

—  Да!

— Что — да? — непонимающе оглядывается парень. — Напугал? Показалось?

Я истерично хохочу. Люди недовольно оглядываются, осуждающе поджимают губы. Парень поёживается, глядя на меня, но не уходит. Успокаиваюсь наконец. Набираюсь духу посмотреть ему в глаза. Глаза зеленоватые, с коричневыми крапинками на радужке. Обычные глаза, причём здесь волки, не пойму? Нет, не узнал. Сказать — не сказать?

— Нет, я точно тебя где-то видел, — задумчиво произносит он, незаметно для себя опять переходя на ты.

Я усмехаюсь про себя. Ну да, к чему церемонии? Знакомы, даже близко. Куда уж ближе!

— И я видела. Я тебя сегодня во сне видела, — решаюсь я.

— Во сне? — неуверенно улыбается он.

Наверно думает, шутка такая.

— Да, — без улыбки подтверждаю я. — Ты мне вообще часто снишься. А остальные где? Эти трое? Где они?

Он смотрит с изумлением, даже со страхом. Ага, испугался, почему-то радуюсь я.

— Так тебя зовут?..

—  Никак меня не зовут! — раздражённо перебиваю я. — То есть, зовут, конечно, но неважно! Ты мне вот что скажи: кто я?

— ???

— Ну, кем я была? Там.

— Ты... Ты о чём говоришь? Где это — там? — изумляется он. — И что это значит — кем была? Мы с тобой что, на карнавале познакомились, что ли?

— Вот именно, — ожесточённо киваю я, — на карнавале. Кем я была?

— Да объясни же! О чём ты?

— Что ты уставился? Я человеком была, да? Или оленем? Да не, какой там олень в степи... Сайгак, может быть? А может, ворона какая-нибудь перепуганная?

— Какая ворона? Какой олень? Ты что несёшь? — потрясённо выговаривает он. — Ты вообще нормальная? Психованная какая-то...

«Неужели до сих пор не узнал?» — разочарованно думаю я, поднимаясь со скамейки. А жаль всё-таки. Так кем же я там была? Зверем? Человеком? Волчицей, как и они? Почему тогда не убегала? Почему не боролась за свою единственную жизнь?

Размышляя так, останавливаюсь на светофоре. Он догоняет меня и становится рядом. Посматривает незаметно. Волнуешься? Страшно тебе, голубчик? Боишься меня? Знал бы ты, как мне было страшно, как я боялась...

В молчании мы подходим к многоэтажному зданию, под завязку набитому разнообразными фирмами и фирмочками. Здесь я работаю. Возле высокого крыльца оглядываюсь вопросительно.

— Я приду вечером, — быстро отвечает он на мой незаданный вопрос. — В шесть?

— В семь, — уточняю я.

— Хорошо, в семь, — соглашается он.

Поворачивается, чтобы уйти, но, спохватившись, спрашивает:

— Как тебя зовут всё же? И... разве ты не хочешь спросить моё имя? Или ты меня знаешь?

— Знаю, — утвердительно киваю я.

Иду вверх, медленно, осторожно, чуть-чуть задерживаясь на каждой ступеньке. Мне опять зябко. Я пробую ногой каждую ступеньку, будто она может проломиться. Хрустнет под ногой тонкой коркой наста, и нога уйдёт в снег, сухой, сыпучий, обжигающе холодный... Он смотрит мне вслед, я чувствую спиной этот зелёный взгляд. Уже в дверях оборачиваюсь с нему и буднично произношу:

— Ты волк, так ведь? Четвёртый волк...

Я смотрю на тебя с высоты крыльца, смотрю без страха и тоски. Смотрю, не отрывая взгляда, и никак не могу наглядеться. Неужели я успею, наконец, тебя разглядеть и узнать? Мне столько всего нужно тебе рассказать... У нас с тобой  ещё столько всего должно случиться. Вечность, целую вечность я блуждаю по этим пустым мирам в поисках тебя. Шляюсь по времени туда и сюда, тоскуя и не понимая, чего же мне не хватает? А нужен мне вот этот взгляд, оказывается. Только взгляд. Без равнодушия, злобы или голодного нетерпения...

А потом ты догадаешься, какая я трусиха.

А потом ты меня съешь.

Как всегда.

Четвёртый волк смотрит даже с каким-то любопытством. А потом в его глазах вдруг вспыхивает удивление. Ну вот, ты узнал меня. И это последнее, что я помню из прошлой уже жизни. А что дальше? Темнота? Нет. Избавление. Другая жизнь.

Я материалист. Атеист, если угодно. Я не верю в судьбу, реинкарнацию, вещие сны и прочую мутотень. Я нормальный. Обычный человек с обычными запросами и потребностями. У меня есть слабости, недостатки — как у всех! И я не ангел, конечно. В свои двадцать восемь лет я уже не раз ошибался. Наверно, многих обидел. Но и меня обижали. Это жизнь. За что-то мне стыдно, и, если бы вернуться назад, я бы, наверно, многих глупостей избежал. И, может, не было бы тогда этого изматывающего чувства вины, которое мешает жить. Мешает смотреть вперёд. Вечно чего-то опасаешься, вечно смотришь под ноги, как бы не раздавить какого-нибудь жука... А они, как назло, лезут и лезут под ноги...

О чём это я, какие жуки? У меня точно крыша едет. И не мудрено. С ней у любого крыша съедет. Ну что мне с ней делать? Сколько это будет продолжаться? Почему я не могу просто плюнуть и уйти? Что меня держит рядом с этой сумасшедшей девчонкой? Вот чего побежал за ней тогда? Придумал себе, что это судьба. Какая судьба? Два года прошло с тех пор, как мы познакомились, и уже больше года вместе живём. А я всё не могу привыкнуть к тому, что моя девушка чокнутая.

Она смотрела в окно, негромко напевая что-то знакомое. Я выждал минуту. Потом ещё минуту. И ещё.

— Ты слышала, что я сейчас сказал? — не выдержал я в конце концов.

Вот почему всегда так? Почему я всегда первый не выдерживаю?

— Да, — рассеянно кивнула она, продолжая смотреть в окно.

— Точно слышала? — начал закипать я. — И что? Ты хоть какую-нибудь завалящую реакцию выдай, я вообще-то тебя только что замуж позвал!

— Какую ты хочешь реакцию?

Вежливо так поинтересовалась, как официантка в хорошем ресторане: «Что вам предложить? У нас сегодня изумительная форель».

Я почувствовал, как в затылке немеет от едва сдерживаемого бешенства. Ненавижу! Как же я её ненавижу в такие моменты.

— Я тебе только что предложил стать моей женой! — повысил голос я. — Ты, чёрт возьми, хоть из вежливости на меня посмотри!

— А ты не предлагай, — ответила она холодновато. И продолжила со вздохом: — Каждый раз одно и то же...

— Как это? Что значит — каждый раз? —  опешил я. — Когда это я тебя замуж звал?

— Ну, не ты, — безразлично пожала она плечами. — Почему вы всегда думаете, что все девушки хотят замуж?

— Потому что все девушки хотят замуж! — разозлился я. — И ты тоже хочешь! И выйдешь! За меня!

— А зачем? — усмехнулась она. — Ты и пяти минут рядом со мной спокойно выдержать не можешь, орать начинаешь.

— Потому что с тобой невозможно нормально разговаривать... — горячо начал я, но она перебила:

— А откуда это ты знаешь, что все девушки хотят замуж? Ты всех спрашивал?

— Не всех, но спрашивал некоторых!

— Кого?

— Ты давай от темы не уходи, мы не о том говорили.

— Кого ты спрашивал? Уже звал кого-то? Кого ты уже звал замуж?

Разговор начал принимать опасный оборот.

— Никого я замуж не звал, кроме тебя, дурочки!

— Амину?

— Да причём тут Амина!

— Её, да? Ну скажи, я угадала? Тебе же нравится эта лошадь!

О, понеслось... Сейчас она быстро раскрутит версию, потом, увлёкшись, добавит деталей, красок. С воображением у неё всё в порядке! Вернее, как раз наоборот — не в порядке.

— Амина — не лошадь, — заявляю я с радостной ненавистью. — Красивая, высокая, статная и воспитанная. Тәрбиесі дұрыс! Правильное казахское воспитание! — мстительно заканчиваю я.

— Интересно знать, почему тогда ты меня замуж зовёшь, а не эту красивую, статную, хорошо воспитанную лошадь! — запальчиво кричит она.

— Потому что! Потому что... — начинаю я, но вдруг сознаюсь: — Не знаю. Не знаю, почему.

Она молчит. Слишком уж выразительно молчит.

— Наверно, потому что ты родной для меня человек, — неуверенно продолжаю я. — Ты много значишь для меня, и я хочу быть с тобой рядом. Я... я не могу без тебя! У меня какая-то зависимость от тебя! — решаюсь признаться я, но вдруг замечаю, что она опять смотрит в окно и напевает. — Ты же меня опять не слушаешь! Я тут перед ней душу выворачиваю, а она поёт!

— А я знаю всё, что ты скажешь. Это всё уже было, — отчуждённо произносит она. И добавляет тихо: — Душу выворачиваешь... Душа — не кишки, обратно свернётся.

Стоп! Вот этого уже не надо! Ревность эта постоянная — ещё куда ни шло, но этот бред про волков мне сегодня не вынести.

— Знаешь, как-то не так я себе всё это представлял. Я смотрю, ты не в настроении сегодня. Может, давай суши закажем? Или хочешь, пойдём прогуляемся? И попутно чего-нибудь съедим.

— Или кого-нибудь, — с тихим упорством говорит она, — съедим...

Ну что мне с ней делать? Сколько это будет продолжаться? Почему я не могу просто плюнуть и уйти? Что меня держит рядом с этой сумасшедшей девчонкой? А ведь держит. Так, что я готов даже жениться на этой шизофреничке. Замуж позвал. Думал, обрадуется, как все нормальные девушки. Вот только забыл, что она ненормальная. Самая что ни на есть настоящая психопатка. Ведь это сразу было понятно, уже в первую встречу. Как увидел её тогда в автобусе, сразу подумал: что-то с ней не так. И чего побежал за ней? Два года прошло с тех пор, как познакомились, и уже больше года живём вместе, а я всё не могу привыкнуть к тому, что моя девушка чокнутая. Шизанутая. Малахольная. Интересно, а сам я не чокнутый, раз собрался на ней жениться?

— Ты чокнутый, раз хочешь на мне жениться, — убеждённо произнесла она.

Вот всегда так. Кажется, она мои мысли читает.

— И кто вообще так делает предложение? Где цветы? Кольцо? Романтичная музыка?

— Ты же сказала, чтобы я не тратил деньги на цветы, — смущённо пробормотал я.

Неловко вышло. Теперь понятно, почему она себя так ведёт. Это из-за кольца.

— Почему чокнутый? — сделал я безуспешную попытку увести разговор в сторону.

С кольцом, конечно, прокол вышел... Я подошёл к ней, обнял примирительно. Она посмотрела мне в лицо пристальным, ищущим взглядом. Ох, как я боюсь, когда она вот так смотрит. Наверно опять у меня виноватый вид. Почему я всё время чувствую себя виноватым перед ней? И зачем мне понадобилось звать её замуж? Может, тоже из-за этого дурацкого чувства вины? Ведь я даже себе самому не могу ответить: я что, и впрямь её...  это... Как трудно произнести это слово! Даже в мыслях...

— Вот зачем тебе понадобилось звать меня замуж? Ты же меня не любишь. Тебе даже слово это произнести трудно, — с горечью сказала она. — Лучше бы ты меня сразу съел...

— Знаешь, когда ты так говоришь, мне хочется сдохнуть, — выдохнул я. — Или тебя убить...

— Убить? В это я верю. И могу понять.

Я уже понимал, что будет дальше. Слышал свой беспомощный голос со стороны, как будто это кто-то другой говорил за меня:

— Ну, давай, рассказывай... Значит, это было зимой. В январе?

— В декабре, кажется, — встрепенулась она. — Снег был в степи, ковыль из снега торчит... А снег не очень глубокий. Знаешь, вроде наст, а наступишь — нога проваливается, идти тяжело. Сверху наст, а внутри — сухой, сыпучий...