Девушка, сидевшая за столом в комнате для допросов, была миленькой. Конечно, сейчас она мало походила на ту сладострастную нимфу, которой представала на фотографиях в журналах и соцсетях. Отсутствие макияжа, ретуши и почти сутки без сна явно не пошли её внешности на пользу. Аккуратное треугольное лицо поблёкло от усталости, волосы тёплого золотистого оттенка спутались и выглядели грязными, под глазами залегли глубокие тени. Полагая, видимо, что на неё никто не смотрит, она с остервенением грызла красивые, покрытые жемчужным лаком ногти. И всё-таки даже в подобном состоянии, растрёпанная, взвинченная, в мятом пижамном костюме, она ухитрялась оставаться симпатичной — и от этого казалась какой-то совсем уж душераздирающе беззащитной.

Глядя на неё сквозь окно одностороннего зеркала, майор Тротт отчётливей, чем когда-либо, ощущал всю обманчивость этого первого впечатления. Он был уверен: существо, ожидавшее его там, за стеклянной перегородкой, было каким угодно, но уж точно не беззащитным.

Он вошёл, толкнув дверь плечом. Обе руки его были заняты. В одной он держал пластиковый стаканчик с кофе, другой страховал зажатые под мышкой папки с бумагами и ноутбук. Девушка тут же прекратила грызть ногти, спрятала руку под стол, вперилась в майора взглядом.

— Добрый вечер, — улыбнулся Тротт, ставя перед ней стаканчик и усаживаясь на стул напротив. — Не знаю, какой кофе вы предпочитаете, но что-то мне подсказывает, что сейчас вам сгодится любой.

Она не улыбнулась в ответ. Посмотрела на стаканчик, потом снова на майора. В глазах её отразилось недоумение. Затем — ярость.

— Вы что, издеваетесь? — прошипела она. — То есть, вы чёрт знает сколько мариновали меня в своём обезьяннике, не удосужившись даже объяснить, за что я задержана, а теперь скалитесь и предлагаете мне кофе? Серьёзно? Вы вообще в курсе, кто я такая? Знаете, кто мой отец?

К сожалению, Тротт знал. Вероника Варгас, двадцатидвухлетняя фотомодель и актриса, приходилась дочерью, ни много ни мало, Виктору Варгасу — медиамагнату, телепродюсеру, владельцу ряда весьма крупных печатных изданий и далеко не самому последнему человеку в стране. Отдавая приказ взять его любимую дочурку под стражу, майор превосходно понимал, что идёт ва-банк. Ошибка сейчас могла стоить ему многого — если не всего. Впрочем, если он прав в своих подозрениях, если ему удастся вывести Веронику на чистую воду, то и награда будет столь же многообещающей.

— Разумеется, госпожа Варгас, мы отлично знаем, кто вы, — сдержанно ответил он. — А как насчёт вас? Вы сами-то в курсе?

Вопрос застал девушку врасплох. Приготовленные обвинения и угрозы от неожиданности застряли у неё в горле.

— В каком смысле?

— В самом что ни на есть прямом, — сказал Тротт. — Какое сегодня, по-вашему, число?

Всё ещё не понимая, как ей реагировать, Вероника задумалась.

— Пятнадцатое? Нет, вроде бы шестнадцатое апреля.

— Сегодня семнадцатое, — сообщил Тротт.

— Да какая, в жопу, разница? — снова начала закипать девушка.

Вместо ответа майор открыл одну из папок, лежавших перед ним на столе, длинными, жёлтыми от никотина пальцами перебрал несколько подшитых к ней файлов и извлёк на свет лист бумаги, исписанный до половины. Толкнул его по столу Веронике.

— Вы помните, как писали это?

Немного поколебавшись, девушка придвинула бумагу к себе, пробежалась по тексту глазами. Её тонкие, изящные брови поползли вверх.

— Что это за бред?

— Не обращайте внимания на то, что там написано. Просто скажите, вы это писали или нет?

— Почерк похож на мой, но нет, я этого не писала.

— Уверены?

— Абсолютно. Я уже лет сто ничего не писала от руки.

«Ничего длиннее автографа», — мысленно поправил её Тротт.

— А как вы прокомментируете вот это? — Он повернул к ней ноутбук.

На экране воспроизводилось видео. Камера снимала откуда-то сверху, из-под потолка, открывая вид на просторную спальную комнату. В углу, за письменным столиком, сидела Вероника. Её лицо отчётливо виднелось в свете торшера. Одетая в ту же пижаму, что была на ней сейчас, девушка склонилась над листком бумаги и сосредоточенно выводила на нём строку за строкой.

— Это было снято вчера, около одиннадцати часов вечера, — пояснил Тротт. — Здесь вы пишете это самое письмо. Вы помните этот момент?

Не отрывая взора от экрана, Вероника покачала головой — смущённая, сбитая с толку. На видео тем временем началось какое-то движение. В кадр ворвались люди — человек десять, все в форме спецназа. Звука не было, и поэтому происходившее напоминало немое кино, однако нежданные гости в форме едва ли вели себя бесшумно. Вероника, запечатлённая на видео, услышала их, испугалась, вскочила из-за стола. Больше она ничего предпринять не успела. Спецназовцы налетели на неё единой чёрной волной, опрокинули лицом на стол, заломили руки за спиной.

Вероника из сегодняшнего дня охнула и прикрыла рот ладонью. Тротт пристально следил за её реакцией, ловил каждое изменение в мимике, наблюдал, как последовательно сменяют друг друга эмоции — от растерянности к тревоге, от тревоги к ужасу. Майор прислушивался к своему внутреннему звоночку, безошибочно улавливавшему малейшие отклонения и несоответствия. Пока звоночек безмолвствовал.

Когда видео закончилось, девушка ещё несколько секунд вглядывалась в застывшее изображение, а потом подняла на Тротта свои большущие, красные от недосыпа глаза, и тот увидел в них тень неумолимо нарастающего осознания.

— Откуда в моей спальне камера?

Отпираться не имело смысла.

— Мы установили её, — признал Тротт.

— Когда?

— Примерно за пять часов до тех событий, что вы только что наблюдали.

— И как вы попали ко мне домой?

— Нас впустили ваши работники, пока вы отсутствовали.

— Вот так просто? — удивилась Вероника. — Взяли и впустили?

— Ну, разумеется, сперва нам пришлось поделиться с ними причиной нашего визита, — сказал Тротт, — и доходчиво объяснить, чем могут быть чреваты для них попытки помешать нам или информировать вас о том, что мы приходили.

— Превосходно, — мрачно хмыкнула Вероника. — Видимо, мне пора менять прислугу.

Тротт наклонился вперёд, сложив руки на столе.

— Госпожа Варгас, поймите, я вас ни в коем случае не осуждаю. Будни такой звёздной персоны, как вы, могут быть крайне... незапоминающимися. Все эти светские рауты, вечеринки, алкоголь. Может, даже совсем немного наркотиков. Всякое случается. Иной раз и мне после крепкой попойки трудновато припомнить, что происходило днём ранее. И всё же ответьте. Вы помните хоть что-нибудь из того, что было на этом видео?

Вероника посмотрела ему прямо в глаза. Твёрдо. Решительно. Затем проговорила, чеканя каждое слово:

— Я помню, что у меня есть право на один телефонный звонок.

— Да бросьте, — поморщился Тротт. — Это же простой вопрос. Ничего криминального. Что последнее всплывает у вас в памяти, прежде чем вы очутились в нашей камере?

— Телефонный звонок, — повторила Вероника с нажимом. — А ещё ваше имя и звание. Страна должна знать своих героев в лицо.

Тротт вскинул ладони в примирительном жесте.

— Слушайте, мы ведь ещё можем разрешить эту ситуацию полюбовно. Вам всего лишь нужно ответить на несколько вопросов.

— Полюбовно? — хохотнула Вероника. — Вы, наверное, шутите? Вы вломились в мой дом, понаставили там скрытых камер, а потом скрутили меня в дулю, как фигурку из надувных шаров, и целый день пытали. И после этого вы всё ещё надеетесь решить ситуацию полюбовно?

— Никто вас не пытал, госпожа Варгас, — возразил Тротт.

— Да ну? А как ещё назвать то, что каждые пять минут в камере, куда вы меня запихнули, выл жуткий гудок, не давая мне даже подремать? Как в каком-то сраном Гуантанамо...

Внутренний звоночек майора опасно дёрнулся и замер. Откуда бы этой рафинированной, тепличной кукле, взращённой, подобно юному Будде, вдали от забот и бед внешнего мира, знать что-то про Гуантанамо? Тротт посмаковал эту мысль — и откинул прочь, как несостоятельную. Мало ли откуда! Вряд ли отцу Будды удалось бы ограждать своего отпрыска от превратностей жизни целых тридцать лет, если бы в их времена существовала такая штука как Интернет.

— Уверяем, — сказал Тротт, — ни у кого и в мыслях не было вас пытать. Это была всего лишь мера предосторожности.

— И от чего же вы предостерегались?

— Мы оба с вами знаем, от чего.

— Нет уж, вы извольте объяснить!

Майор почувствовал, что пора заканчивать этот спектакль.

— Вероника... Можно я буду так к вам обращаться? Или, может, вам больше по душе какое-нибудь другое имя? Скажем... Номад?

Он снова напряг все свои чувства, отслеживая её реакцию. Звоночек вибрировал — мелко-мелко, на самой грани слышимого спектра. Девушка сощурилась.

— Это должно мне о чём-то говорить?

— Не говорит? — спросил Тротт. — А как насчёт других имён? Уильям Гарднер, Анастасия Шарифова, Ирен Гао, Мухаммед ибн-Дауд Аль-Мактум?

— Похоже на список персонажей какого-то чертовски странного ситкома. Ни разу не слышала ни о ком из них. Это что, какие-то террористы?

— Нет, что вы! Это весьма уважаемые люди. Обеспеченные, влиятельные. Как вы и ваш отец.

— И почему я должна их знать?

— Потому что мы предполагаем, что все вы стали жертвами одного и того же... скажем так... необъяснимого феномена.

— Феномена? Типа, нас всех похищали пришельцы и стёрли нам память?

— Почти. — Улыбка скользнула по губам Тротта всего на мгновение. В следующую секунду он уже снова был сама серьёзность. — Видите ли, у меня есть основания полагать, что в данный момент я говорю не совсем с Вероникой Варгас.

Девушка состроила комичную гримасу.

— Даже так? И с кем же, по-вашему, вы сейчас говорите?

— С тем, что заняло её место и теперь изо всех сил пытается выдать себя за неё.

В комнате повисло молчание. Тротт и Вероника сверлили друг друга глазами. Казалось, девушка ждёт, пока майор, не сдержавшись, сам рассмеётся только что произнесённым словам, показав, что это была всего лишь нелепая шутка. Однако тот не рассмеялся.

— Знаете что? — сказала Вероника. — Покажите-ка мне свои документы, а то я что-то начинаю сомневаться, что вы из органов, а не из дурдома.

Тротт сунул руку во внутренний карман пиджака, достал корочку, раскрыл её у девушки перед лицом. Вероника привстала, чтобы получше её рассмотреть. Изучала, наверное, целую минуту, дотошно, с пристрастием, переводя взгляд с корочки на Тротта и обратно, сравнивая его лицо с фотографией в документе. Наконец, удовлетворившись, она опустилась обратно на стул. Вид у неё был обескураженный.

— Ребята, вы кто такие вообще? Полиция? Нацбезопасность?

— Вряд ли вы когда-нибудь слышали про наш отдел, — откликнулся Тротт. — Мы занимаемся... очень специфическими задачами.

— Типа, как какие-нибудь люди в чёрном?

— Типа того.

— И вы на полном серьёзе считаете, что я не настоящая Вероника Варгас, а... Кто? Её злобный клон? Двойник из параллельного измерения?

— Не совсем так. Мы уверены, что физически вы и есть настоящая Вероника Варгас. Проблема скорее в том, что внутри. — Майор многозначительно коснулся пальцами виска.

— А, ясно, — с трудом удерживая смех, закивала девушка. — «Вторжение похитителей тел», да? И вы так решили, потому что я не смогла вспомнить, чем занималась вчера?

— Есть и другие причины.

— Ну-ка, ну-ка?

— Боюсь, в двух словах этого не объяснить.

— Так объясните в трёх.

«Прощупывает почву, — догадался Тротт, — пытается понять, что конкретно мы знаем».

Он опустил голову, раздумывая, как поступить — подыграть ей или же гнуть свою линию до конца? Вариант продолжать забрасывать её вопросами виделся ему сейчас наименее перспективным. Скорее всего в этом случае девушка просто закроется, наотрез отказавшись говорить до приезда адвоката. С другой стороны, выложить перед ней все карты было равнозначно тому, чтобы самому, на блюдечке с голубой каёмочкой, вручить ей готовую стратегию защиты. Конечно, этот путь оставлял простор для надежды: в какой-то момент, пока майор будет излагать факты, она может ошибиться, выдать себя какой-нибудь неуместной эмоцией или комментарием. Однако каковы шансы? До сих пор существо, скрывавшееся за холёным личиком госпожи Варгас, весьма успешно обходило все его ловушки и провокации.

Майор принял решение.

— Ладно, — сказал он. — Будь по-вашему. Я расскажу всё, что нам известно. Но я вас предупредил, история будет долгая.

— Я вся внимание, — ответила девушка, демонстративно беря стаканчик с кофе и откидываясь на спинку стула.

Тротт взял со стола одну из принесённых им папок, открыл на нужной странице, положил перед Вероникой так, чтобы она могла видеть её содержимое. В тонком полиэтиленовом файле лежала ксерокопия старой газетной статьи с чёрно-белой фотографией. Качество копии оставляло желать лучшего: в расплывшейся пятнами картинке смутно угадывался мужчина в костюме-тройке, хотя лицо его было практически неразличимо.

— Всё началось в 1952 году, в Вашингтоне, — заговорил Тротт. — По крайней мере, это был первый случай, который нам удалось зафиксировать. Третьего марта сотрудник Госдепартамента США Фредерик Льюис Стэйплтон обратился в полицию с заявлением о том, что некто обманным путём заставил его перевести значительную денежную сумму на счёт в банке Бельгии. Стэйплтон утверждал, что, проснувшись утром того дня, он обнаружил на своём прикроватном столике письмо примерно такого же содержания, что и ваше. — Майор указал подбородком в сторону листа, всё ещё лежавшего на столе. — В нём некто, представлявшийся как Номад, приносил свои извинения за то, что ему пришлось на сутки позаимствовать тело Стэйплтона, и сообщал, что за это время он от имени Фредерика совершил крупное благотворительное пожертвование. Видеозаписи из вашингтонского банка подтвердили, что в тот день Стэйплтон действительно посещал его и делал денежный перевод некоему неизвестному получателю в Льеже. Сам он, по его словам, об этом ничего не помнил. Весь тот день как будто целиком выпал из его памяти. В полиции Стэйплтон требовал признать транзакцию незаконной и вернуть ему всю переведённую сумму, однако делу так и не дали ход. Не было оснований. В конце концов, все свидетельства указывали на то, что чиновник сам явился в банк, сам перевёл деньги, во всех документах стояли его подписи. Никто ему не угрожал и не принуждал. В общем, над беднягой лишь посмеялись и посоветовали провериться у врачей, а когда эта история дошла до его начальства в Госдепе, там не стали долго рассусоливать и уволили его от греха подальше.

— Не свезло, — усмехнулась Вероника.

— К сожалению, не ему одному. — Тротт перевернул в папке несколько страниц. Другая ксерокопия. Другая статья. — Через год всё повторилось — теперь уже в Италии. Та же схема: выпавший из памяти день, письмо, крупный денежный перевод в другую страну, обращение в полицию. На сей раз пострадавшей была женщина, пожилая графиня. Она подняла в своём городе страшную шумиху, но продержалась недолго: родня вскоре решила проблему по-своему, отправив её на принудительное лечение в элитную психиатрическую больницу. Судя по всему, там она и окончила свою жизнь. Было и ещё несколько случаев — какие погромче, какие потише, плюс-минус с похожим исходом. Никто не воспринимал их всерьёз, не видел истинного масштаба проблемы. Да и как его увидишь? Шла холодная война, мир был расколот на куски, а обмен информацией между странами разных блоков максимально затруднён. Интерпол и органы внешней разведки отдельных государств, конечно, делали всё, что было в их силах, но о каких-либо единых базах данных тогда не могло быть и речи. А потом наступила новая эра. Железный занавес рухнул, отношения между СССР и Западом начали налаживаться, и вскрылось много такого, что до той поры каждый из нас старался держать при себе. Тут-то и стало ясно, что «дело Номада» — так его тогда окрестили — куда сложнее, чем могло показаться поначалу. Теперь мы видели общую картину, и она повергала в шок. Сотни тысяч случаев — по всему земному шару. И это только те, что были зарегистрированы, а сколько их так и не всплыло на поверхность? Сколько пострадавших предпочли не сообщать о том, что с ними случилось, побоявшись непонимания, осуждения со стороны общественности и близких? Складывалось впечатление, будто Номад повсюду, будто для него не существует никаких преград.

— И вы, конечно же, списали это на паранормальщину, — вставила Вероника с сарказмом.

— Не сразу, — сказал Тротт. — Поначалу происходящему пытались найти рациональное объяснение. Версий было много, правда, к каждой из них имелись вопросы. Если это просто одна огромная игра в салки, шутка-междусобойчик от группы свихнувшихся со скуки богачей, то как они обмениваются правилами этой странной игры, не зная друг друга лично, не оставляя никаких следов в инфополе — ни звонков, ни телеграмм, ни электронных писем? А главное — зачем это им, если для участника последствия игры могут быть настолько плачевны? Если же Номад — это реальный мошенник, который гипнозом или шантажом заставляет людей исполнять его волю, то каким образом он так свободно и быстро перемещается между странами вопреки всем границам, замкам и запретам? А если он влияет на своих жертв удалённо, то, опять же, где информационный след? Выдвигались даже предположения, что это и впрямь какое-то неизвестное науке психическое отклонение, что Номад — это своеобразный архетип, проявление коллективного бессознательного, общее для всех людей, и время от времени оно просто прорывается у некоторых наружу.

Тротт сделал паузу, чтобы перевести дыхание и заодно дать возможность Веронике как-то высказаться по поводу услышанного, но та лишь неспешно потягивала остывший кофе.

— Как бы там ни было, — продолжил майор наконец, — теперь, когда мы знали о существовании этого явления, его можно было попробовать изучить. Мы понимали, что легко не будет. Как найти что-то, что постоянно перемещается с одного места на другое, если даже приблизительно не можешь предугадать, где оно окажется в следующий раз? Проявления Номада казались нам абсолютно хаотичными, лишёнными какой-то единой закономерности. Его жертвами становились люди разного пола, возраста и рода деятельности, с разными интересами и складом ума, из совершенно случайных географических точек. Единственное, за что нам удалось зацепиться, это их уровень достатка. Почти у всех пострадавших он был выше среднего — у кого-то значительно выше, у кого-то совсем немного, но это было уже что-то, с этим можно было работать. Ещё одним ценным источником информации стали письма, оставленные Номадом. Мы собрали те из них, что удалось найти, и тщательнейшим образом их исследовали. Здесь ситуация была похожая. Разное время написания, разное качество бумаги и чернил, разные языки и почерки. По крайней мере, на первый взгляд. Обнаружились и некоторые общие черты. Текст почти везде повторяется слово в слово, с незначительными вариациями. А ещё, видите, как у вас здесь оформлены заглавные буквы? — Тротт ткнул жёлтым пальцем в письмо Вероники. — Они больше похожи на печатные, чем на прописные. Мы проанализировали более ранние образцы вашего почерка, и вы никогда прежде так не писали заглавные буквы. Зато знаете, кто писал?

Он разложил перед ней ещё одну папку и стал указывать, медленно листая файлы со вложенными в них копиями писем. Письма и вправду разительно отличались друг от друга внешне. Лишь содержание текста и короткая приписка внизу каждой страницы — «С уважением и признательностью, Номад», — давали понять, что у всех у них мог быть один автор.

— Обратите внимание на заглавные буквы, — подсказал Тротт. — Видите сходство?

— Ну и что? — спросила Вероника. — Ну написали люди пару несчастных буковок не так, как обычно. Большое дело! У меня в этом плане вообще семь пятниц на неделе. То так пишу, то сяк, по настроению.

— Вы правы, — согласился Тротт. — Человеческий почерк — система очень гибкая и переменчивая. Сами по себе эти буквы мало что доказывают. И тем не менее, на первых порах нам надо было от чего-то отталкиваться. В нашем распоряжении были только эти письма. Впрочем, спустя какое-то время ситуация изменилась — в нашу пользу. Немалую роль в этом сыграл сам Номад. От его действий пострадало несколько весьма высокопоставленных персон. Они, в отличие от своих предшественников, не стали звонить во все колокола и выносить случившееся на публику. Нет, они поступили более осмысленно — создали нас, этот отдел, и предоставили нам огромные ресурсы и возможности. В течение двадцати лет при их поддержке мы кропотливо ткали свою гигантскую паучью сеть. Нам было известно, что Номад обычно проводит свои транзакции через крупные банки по всему миру, отправляя деньги напрямую с депозитов своих жертв, поэтому мы тайно внедрили в правила безопасности таких банков определённые инструкции и алгоритмы действий. Стоит кому-то из их клиентов повести себя странно — скажем, неожиданно снять разом большую сумму денег или попытаться перевести их неизвестному адресату, с которым у клиента до сих пор не было никаких финансовых отношений, — паутинка начинает дрожать, посылая нам сигнал. Банк оповещает нас, ну а мы, в свою очередь, в пределах часа-двух берём этого клиента под колпак: устанавливаем слежку, организуем видеонаблюдение у него дома. Ну, думаю, вы поняли.

— Да уж, поняла, — буркнула Вероника. — Рискну предположить, что вчера я как раз наведалась в банк?

— И перевели порядка ста тысяч долларов на счёт в банке «Апоалим» в Израиле, да, — подтвердил Тротт.

— И из-за этого я здесь?

— Из-за этого и из-за письма. Это основные действия-маркеры, на которые мы ориентируемся.

— И сколько людей вы уже успели вот так арестовать до меня?

— Нисколько. До реальных задержаний ещё не доходило.

— О, так я у вас первая? Как лестно. — Она отпила ещё немного кофе. Тот явно заканчивался. — Ну ладно, чёрт с ним! Допустим, в меня и правда вселился этот ваш Номад. С чего вы взяли, что он до сих пор во мне? Я бы на его месте улетучилась из своего тела сразу же, как только увидала ваших горилл в форме.

— Едва ли он так может, — ответил Тротт. — Исходя из того, что мы знаем, Номад всегда проводит в одном теле ровно день, с утра и до вечера. Не больше, не меньше. Такая привязка к суточным циклам может быть обоснована неким принципом или привычкой, но мне более убедительным кажется другой вариант. Думаю, для него это ограничение по времени — необходимость, условие, над которым он не властен. Ну, или почти не властен. Наблюдения показали, что обычно он садится писать своё письмо непосредственно перед тем, как лечь спать. Мы подозреваем, что переход из одного тела в другое он осуществляет как раз во сне. Возможно, это происходит в какой-то конкретной фазе, но без более подробных исследований нам остаётся только гадать на кофейной гуще.

— Так вот зачем этот проклятый гудок в моей камере, — пролепетала Вероника. — Вы пытаетесь не дать мне уснуть...

Внутренний звоночек Тротта вдруг сорвался в громкий настойчивый дребезг. На лице девушки, пусть и всего на долю секунды, отчётливо проступил страх.

— Но вы ведь не можете... — начала она неуверенно, однако, услышав собственный голос, осеклась, прикрыла глаза, собрала себя в кулак и продолжила уже со злостью: — Вы не можете держать меня здесь вечно только из-за своих дурацких подозрений!

— Вечно держать вас и не потребуется, — развёл руками Тротт. — Сколько человеческий организм выдерживает без сна? Десять суток? Двадцать?

И снова это выражение. Да, определённо, страх. На этот раз гораздо дольше и ярче.

— Это вы так шутите?

— По-вашему, я похож на шутника?

— Вы не имеете права!

— Вы даже не представляете себе, насколько широко готовы раздвинуть рамки наших прав те, на чьи деньги существует этот отдел.

Вероника открыла рот. Закрыла. Открыла снова, но не смогла выдавить из себя ни звука. Тротт следил за её борьбой с нескрываемым удовольствием. Она уже близка, чувствовал он. Близка к тому, чтобы сломаться.

Лишь спустя полминуты девушке наконец удалось подыскать нужные слова.

— Вам конец, майор, — просипела она непослушным горлом. — И вам лично, и всему вашему гадюшнику, и тем мерзавцам, что за ним стоят! Можете распрощаться со своими погонами. Когда мой отец узнает, что за цирк с конями вы тут устроили, — а он обязательно узнает, рано или поздно, — наши адвокаты сравняют это место с землёй, а вы вылетите из органов с таким громким свистом, что вас потом даже дворником побоятся взять! Будете рассказывать свои шизоидные сказки бомжам из подворотни!

Тротт улыбнулся.

— Давайте обойдёмся без напрасных угроз.

Его слова, казалось, только подлили масла в огонь.

— Нет, вашу мать, не обойдёмся! Я свои права знаю! Мне полагается один телефонный звонок, понятно? Я требую свой телефонный звонок!

Майор тяжело вздохнул. Похоже, настало время для финального козыря, припасённого на самый крайний случай.

— Ладно, — сказал он. — Вижу, по-хорошему вы не хотите. Значит, придётся по-плохому.

Он зажал клавишу на ноутбуке, и на экран выскочило новое окно с видео. Как и на предыдущей записи, камера смотрела на происходящее сверху. В кадре была комната для допросов — почти такая же, как та, в которой находились сейчас Тротт и Вероника. За столом точно так же сидели двое — мужчина и женщина. Мужчина был одет в китель. Женщина выглядела чуть постарше Вероники, у неё были тёмные вьющиеся волосы. Она казалась смятённой и напуганной.

— Дело в том, что мы отследили ваш вчерашний банковский перевод, — сказал Тротт, — и разыскали получателя. Им оказалась некая Майя Хадад, тридцатидвухлетняя уроженка Израиля. Работает учительницей средней школы в Тель-Авиве. Ни приводов, ни судимостей. Законопослушная, абсолютно ничем не примечательная гражданка. Но вот что интересно. У неё есть сын, Михаэль. Около года назад ему диагностировали острый миелоидный лейкоз, и с тех пор его мать ведёт активный сбор средств на лечение. Требующаяся сумма составляет порядка ста тысяч долларов. Вот так совпадение, правда?

Тротт видел, как лицо Вероники напряглось, окаменело. Кажется, она даже перестала дышать. Звоночек уже не просто дребезжал, он гудел, как набат, надрывно, гулко, перекрывая прочие звуки.

— Это прямая трансляция. В данный момент Майя находится под стражей в одном из наших тель-авивских отделений. Мы подумали, что, увидев её, вы можете что-нибудь вспомнить. Возможно, она вызовет у вас хотя бы какие-то ассоциации. Нет?

Девушка молча покачала головой, хотя это не имело ровным счётом никакого значения. Тело уже давно выдало её с потрохами.

— Что ж, в таком случае Майю ждут очень большие неприятности. — Майор вскинул ладонь, давая знак своим людям, скрывавшимся за односторонним зеркалом.

Почти сразу после этого в комнату на видео вошли ещё трое мужчин. Один из них нёс вёдра, доверху наполненные водой. Двое других, подступив к Майе со спины, схватили её под руки, рывком сдёрнули со стула, повалили спиной на стол. Один надёжно зафиксировал ей конечности, лишив возможности бороться, другой накинул на лицо кусок плотной целлофановой плёнки. Тот, что нёс вёдра, начал методично, размеренно лить воду поверх целлофана.

Вероника вскочила со стула.

— Какого хрена вы творите?!

— Если вы не хотите отвечать на наши вопросы, быть может, ответит она, — бесстрастно отозвался Тротт.

В этот раз они позаботились о том, чтобы Вероника слышала всё, что происходило по ту сторону экрана, вплоть до последнего звука. Со звонким плеском лилась вода. Сдавленно хрипела и кашляла Майя, хватая ртом воздух. Скрипело о металлическую поверхность стола её облепленное намокшей одеждой тело.

— Так нельзя, слышите? Это нарушение закона! Вы не имеете права!

— Как я уже говорил, Вероника, пределы наших прав очень растяжимы.

— Но она ведь ничего не сделала!

— Она получила деньги от международного преступника и террориста. Это делает её, как минимум, сообщницей.

Вода в первом ведре закончилась, и истязатель в форме потянулся за вторым. Улучив краткий миг передышки, Майя закричала что-то на иврите. Она плакала. Она молила.

— Мрази! — надсаживалась Вероника. — Скоты! У неё сын умирает!

— Это не имеет никакого отношения к делу.

— Сволочи! Чтоб вы сдохли! ЧТОБ ВЫ СДОХЛИ! — По лицу девушки катились слёзы.

Вот оно. Ещё немного. Ещё совсем немного.

— Её мучения прекратятся, — пообещал Тротт, — как только она согласится сотрудничать.

— ОНА НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ! — взвыла Вероника, и в это мгновение что-то словно бы щёлкнуло.

Звоночек разом смолк, оставив после себя только тихое пищащее эхо. Девушка уронила голову на грудь. Спутанные золотистые волосы закрыли её лицо.

— Она ничего не знает...

Тротт снова дал сигнал кому-то за зеркалом, и пытка Майи тотчас же была остановлена. Трое молодчиков, включая парня с вёдрами, спешно покинули комнату. Человек в кителе помог женщине вернуться на своё место за столом. Бедняжку трясло от только что пережитого кошмара. Тротт свернул окно с видеотрансляцией.

Вероника обессиленно обрушилась обратно на стул. Несколько мгновений майор ждал, не сводя с неё глаз. Затем, наконец, заговорил сам — негромко, осторожно:

— Итак, вы признаёте, что вы Номад?

Пауза.

— Признаю... — Даже не голос. Тень голоса. В нём не осталось и толики той непоколебимости, что была слышна всего минутой ранее.

— Ну вот, это уже совсем другой разговор. — Тротт обмяк на своём стуле и с присвистом выдохнул. — Может быть, ещё кофе?

То, что теперь уже совершенно точно не являлось Вероникой Варгас, промолчало. Так и не дождавшись ответа, майор махнул рукой в сторону зеркала, показал два пальца. Спустя минуту им принесли два стаканчика. Один поставили перед ним, другой — перед девушкой. За свой Тротт принялся сразу же.

— Ну что, — шумно отхлебнув, сказал он, — теперь вы готовы ответить на наши вопросы?

— Только если отпустите Майю.

— Судьба госпожи Хадад целиком и полностью в ваших руках. Будете паинькой — и она уже через час-другой сможет вернуться домой, к своему сыну, целая и невредимая.

— Вы можете дать мне гарантии, что её больше не тронут?

— Пока вы идёте на диалог, ей ничего не угрожает.

— Ладно... — Номад утёрла мокрые щёки рукавом пижамы. — Что вы хотите знать?

Майор поразмыслил.

— Та информация, которую нам удалось о вас собрать. Вся ли она верна, или мы где-то просчитались?

— Полагаю, если бы вы где-то просчитались, меня бы здесь сейчас не было.

— И то верно, — усмехнулся Тротт. — Ладно. Тогда поделитесь, как это всё видится, так сказать, изнутри? Как происходят эти ваши перемещения между телами?

— Боюсь вас разочаровать, — пожала плечами девушка. — Я никак не ощущаю и не контролирую сам процесс перехода. Всё просто: я засыпаю одним человеком, а просыпаюсь уже другим.

— Значит, вы вообще не решаете, в чьём теле окажетесь в следующий раз?

— Нет. Это чистый рандом. Сегодня я могу проснуться молоденьким плейбоем в пентхаусе в Нью-Йорке, а завтра — босоногим попрошайкой где-нибудь в трущобах под Бангладешем.

— И это всегда только люди? Или вы можете проснуться... чем-нибудь ещё?

— Ну-у, иногда я просыпаюсь радужными единорогами с Альфы Центавра.

— Попрошу посерьёзнее.

— Нет, это работает только с людьми. Душнила...

Тротт вслушивался в её речь, пытаясь определить, изменилось ли хоть что-нибудь в её тембре, подборе слов или невербалике теперь, когда ей больше не нужно было притворяться другим человеком. Вслушивался — и не чувствовал никаких различий. Зыбкая грань, отделявшая личность Номада от личности Вероники, если и существовала, то пока оставалась для него неуловимой.

— А госпожа Хадад? Что вас с ней связывает?

— Я была ею. Около месяца назад. — Маска неприязни на лице у девушки вдруг смягчилась. — Она славная. И очень любит своего сына.

— Но помочь ей вы решили только вчера?

— По-вашему, я каждый второй день просыпаюсь фотомоделью с лишней сотней тысяч баксов в кармане?

— Это вы мне скажите. Часто такое происходит?

— Нечасто. Одно попадание на сто промахов. Не у всякого, в кого меня заносит, можно даже часть этой суммы безболезненно занять. Иногда ждать приходится месяцами, а то и годами, пока не подвернётся удобный случай.

— И вы целый месяц дожидались такого случая, держа номер банковского счёта госпожи Хадад в голове? — поразился Тротт. — Ведь, насколько я понимаю, в вашем положении оставлять себе записки-памятки бессмысленно. Если только на каком-нибудь тайном аккаунте в сети, к которому лишь у вас был бы доступ. Но мы прошерстили все ваши гаджеты и не нашли никаких следов, ведущих на посторонние личные страницы. Получается, вы каждый раз просто запоминаете нужные вам данные?

— Получается.

Тротт впечатлённо поджал губы.

— Недурная у вас память.

— Не жалуюсь, — откликнулась Номад.

— А как насчёт воспоминаний этих людей? Они вам доступны сразу же, как только вы просыпаетесь в чьём-то теле?

— Они приходят постепенно, в течение дня. Некоторые — быстрее, некоторые — дольше. Это как вспоминать что-то, в чём ты очень давно не практиковался. Навык вроде есть, но его необходимо освежить в памяти.

— И после смены тела воспоминания предыдущего носителя остаются с вами?

— Частично. Только то, что ярко запомнилось, или то, что я старалась запомнить целенаправленно. Например, знание того или иного языка не переходит вместе со мной полностью, но я могу припомнить отдельные слова.

— Насколько далеко в прошлое вы можете отследить свои воспоминания?

— Сложно сказать. — Она помедлила, задумавшись. — Мои самые давние воспоминания очень смутные и беспорядочные, как обрывки снов. Меня кидало из одного человека в другого, я мало что соображала. Со стороны это, наверное, походило на какое-то временное помутнение, внезапные приступы слабоумия длиною в день, хотя не берусь судить, насколько адекватны были тогда мои поступки. Я училась у тех, в чьи тела попадала, собирала себя по кусочкам из того, что находила в них. Мои первые более-менее осмысленные воспоминания начинаются где-то с сороковых. Помню, было много боли и страха — повсюду, куда бы меня ни забросило. Я тонула в них, захлёбывалась ими. Только изредка мне везло проснуться где-нибудь вдали от кровопролития, и эти короткие проблески я растягивала, как могла. Не спала по несколько суток кряду, лишь бы не возвращаться в тот ад. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что именно то время и преподало мне самые главные уроки. Сделало меня тем, кем я являюсь.

— А бывало такое, что ваш носитель умирал до того, как вы успевали уснуть? — внезапно поинтересовался Тротт. Номад полоснула по нему резким взглядом.

— Хотите знать, смогу ли я переместиться, если вы вдруг решите насмерть замучить Веронику бессонницей?

— Допустим, так, — не стал отрицать майор.

— Без понятия, — ответила девушка холодно. — Мне случалось попадать в людей с очень серьёзными травмами, в тяжело больных, покалеченных, парализованных. Пару раз — даже в коматозников. Ощущения, я вам скажу, не из приятных. Но чтобы умереть в чьём-то теле... такого со мной ещё не происходило. Не в сознательном состоянии уж точно.

— Ясно. — Тротт снова пригубил кофе, обдумывая следующий вопрос. — А как у вас дело обстоит с... хм... гендером? Сексуальной ориентацией? Они у Номада свои или меняются в зависимости от предпочтений носителя?

Девушка фыркнула.

— Как быстро мы скатились к теме ниже пояса. У вас что, уже закончились нормальные вопросы?

— Любая деталь имеет значение, — возразил майор. — Мы ведь впервые имеем дело с такой... сущностью, как вы. Нам очень важно понять, как вы мыслите, чувствуете, воспринимаете этот мир.

— Чтобы легче было потом отлавливать таких сущностей, как я?

— А есть и другие? — насторожился Тротт.

Номад выдержала долгую паузу, прежде чем ответить. Скривив губы в ухмылке, она интриговала, упивалась нарастающим напряжением. Может, даже прикидывала, не выгоднее ли в сложившейся ситуации солгать. Однако в конце концов опустила глаза и покачала головой:

— Нет. По крайней мере, мне ещё не доводилось сталкиваться с другими, такими же как я.

Звоночек молчал. Судя по всему, она говорила правду.

— Наверное, это очень одиноко, — предположил Тротт, — жить вот так, без постоянных друзей, семьи. Без кого-то, кто хотя бы на тебя похож.

— Скажите ещё, будто вы мне сочувствуете.

— Не верите, что я способен на сочувствие?

— Я уверена, что вы на него не способны. Из людей вашей профессии его выжигают калёным железом... если оно вообще когда-нибудь у вас было. То, что вы сотворили с Майей, наглядный тому пример.

— Если бы вы не артачились, нам не пришлось бы прибегать к подобным методам.

— Так я, по-вашему, ещё и виновата?

— Мы отвлеклись, — напомнил Тротт. — Я спрашивал о вашей сексуальной самоидентификации.

— Я сексуально идентифицирую себя как боевой вертолёт. Устроит тебя такой ответ, говнюк?

— Снова артачитесь? Никогда не поздно возобновить водные процедуры госпожи Хадад. — Майор угрожающе поднял руку, готовясь снова дать отмашку людям за стеклом.

Глаза девушки полыхнули ненавистью.

— Я считаю себя агендером и пансексуалом, — процедила она сквозь зубы, — но если дело доходит до личных местоимений или секса, стараюсь придерживаться предпочтений того, чьё тело занимаю в конкретный промежуток времени.

— Ну вот, видите? — сказал Тротт. — Ничего сложного. Простой вопрос — простой ответ.

Девушка смолчала, но на лице её явственно заиграли желваки. Тем временем майор как ни в чём не бывало продолжал свой допрос.

— Насколько я понял, раньше вы уже пробовали удержаться в одном теле дольше дня?

— Да.

— И каков ваш личный рекорд?

— Шесть суток. Это было давно, когда я была ещё относительно... молода. Я экспериментировала, проверяла свои возможности. Больше стараюсь подобным не злоупотреблять.

— Почему?

— У меня нет никакого желания похищать у людей их жизни. По крайней мере, брать сверх того, что приходится.

— Благородно.

Номад равнодушно повела плечами.

— Если вы так считаете. Как по мне, это естественно. Ни одно живое существо в природе не стремится взять больше необходимого. Кроме некоторых паразитов. Ну, и человека, само собой.

— Но ведь именно это и делает нас самым успешным видом на планете, — заметил Тротт. — Вы не согласны?

— Если вы хотите сказать, что основным залогом нашего успеха как вида является неумение и нежелание равномерно распределять ресурсы, то нет, я с вами в корне не согласна.

— И поэтому вы решили взять дело в свои руки, — кивнул Тротт. — Сгладить неравномерность. Брать у богатых и отдавать бедным. Как Робин Гуд.

— Я не ставлю себе такую цель, нет.

— А какую ставите?

— Я просто помогаю тем, кому нужна помощь. В меру своих возможностей.

— Своих? Но ведь, согласно вашей же логике, у вас нет и не может быть ничего своего. Вы воруете чужое время и деньги, присваиваете чужой ресурс — пусть и для того, чтобы передать его тем, кто, по-вашему, нуждается в нём больше. Как ни крути, с точки зрения закона, это преступление. От обычного домушника вас отличает только то, что вас очень трудно поймать и практически невозможно упечь за решётку.

— В таком случае, что же вас отличает от обычных садистов и маньяков? — зло огрызнулась Номад. — Нет уж, майор, перед лицом закона я не более виновна, чем какой-нибудь ушлый юрист, нашедший в этом самом законе лазейку. И уж точно я менее виновна, чем вы — готовые пытать и убивать, бесконечно раздувая пузырь своих полномочий, лишь бы получить контроль над тем, что вам непонятно и неподвластно.

Туше́, признал про себя Тротт, однако вслух сказал:

— Иногда цель оправдывает средства. Наши действия, сколь бы аморальными они вам ни казались, направлены на обеспечение безопасности простых граждан.

— Скорее безопасности кошельков ваших спонсоров, — вновь парировала Номад. — Вот уж действительно ярчайшее проявление паразитарной человеческой натуры! Они же готовы удавиться за каждую копейку, пусть даже эта копейка — капля в море их общего состояния. Они скорее всего даже не заметили бы её пропажи, не укажи я на неё сама.

— Вряд ли проблема для них состоит именно в деньгах, — сказал Тротт, вдумчиво потирая пальцем переносицу. — Но раз уж об этом зашла речь — зачем вы вообще писали эти письма? В сущности-то, вы правы: если б не они, вполне вероятно, ваша деятельность так и осталась бы для всех незамеченной. Никому бы и в голову не пришло вас разыскивать. Подумаешь, несколько человек не могут вспомнить, как провели вчерашний день. Возможно, большинство из них даже не узнали бы, что посещали в тот день банк и переводили какие-то деньги. Так для чего нужна была эта показуха? Неужели вы не предвидели, чем это вам грозит?

Девушка отвернулась и скрестила руки на груди.

— Можете считать меня наивной дурой.

— В этом всё дело? — с сомнением переспросил Тротт. — В наивности?

— Выходит, что так.

— Но была же какая-то мотивация? Что-то же вами двигало, когда вы впервые решили оставлять своим носителям эти записки?

— Благодарность.

— Кому?

— Людям. Всем тем, от чьего имени и чьими руками мне, с Божьей помощью, посчастливилось творить добро.

— Вы верите в Бога? — Почему-то мысль эта удивила майора даже сильнее, чем тот факт, что он беседовал сейчас с таинственной сущностью, способной менять тела, словно перчатки.

— Я верю в то, что всё не зря, — уточнила Номад. — Что у всего в мире есть смысл — и у того, что я существую, и у тех возможностей, что мне даны.

— И каков же смысл всего этого, по-вашему?

— Менять мир к лучшему — каждый день, по шажочку за раз.

— Что-то я запутался, — поморщился Тротт. — То есть, с одной стороны вы хаете людей, приравниваете нас к паразитам за нашу ненасытность, с другой — считаете своей священной миссией нам помогать — безусловно и бескорыстно. Как это вяжется у вас в голове?

— У вас есть дети, майор?

— Двое сыновей.

— Когда они плохо себя ведут — капризничают, дерутся из-за конфет, швыряют в других детей грязью, — что вы делаете? Стоите в сторонке, поставив крест на всей их дальнейшей жизни, или всё-таки пытаетесь вразумить, объяснить им, что воспитанные дети так не поступают, показать правильный пример?

— И вы считаете своё робингудство правильным примером?

— Деньги — далеко не единственный способ помогать людям. Даже не первый в списке, раз уж на то пошло. Просто об остальных вы едва ли услышите в новостях. Они не становятся поводом для скандалов и громких расследований.

— Ну хорошо, пускай, мы невоспитанные дети. С чего вы-то взяли, что вы лучше? Вы лжёте, воруете, сыпете оскорблениями. Дышите, как мы, едите, как мы, а от недосыпа, как и мы, чувствуете себя дерьмово. Так чем вы, в итоге, от нас отличаетесь?

— Хм, дайте-ка подумать. Я имею возможность видеть вещи под разными углами, с разных сторон и перспектив. Ощущать то, что ощущают другие. Помнить то, что они помнят. Сравнивать. Делать выводы. Я не заперта в коробку одного-единственного мировоззрения, не ограничена одним социальным слоем, кругом общения и набором стереотипов. Подобный опыт учит ценить и уважать каждого, вне зависимости от пола, возраста, нации, уровня интеллекта, финансового и социального положения. Учит понимать, сочувствовать другим, как самому себе. Вам, майор, это точно не помешало бы.

В очередной раз запрокинув свой стаканчик с кофе, Тротт понял, что тот уже давно пуст. Тогда он посмотрел на свои наручные часы.

— Ладно, на сегодня, пожалуй, хватит.

Решительным движением он захлопнул ноутбук, принялся сгребать разбросанные по столу папки и документы, встал. Номад, увидев это, оживилась, глаза её панически забегали.

— Вы отпустите Майю? — спросила она.

— Уже отпустили. Около пятнадцати минут назад.

— Что с ней теперь будет?

— С ней? Ничего. Она нужна была нам исключительно как средство, чтобы развязать вам язык, и свою роль выполнила на отлично.

— Значит, ей больше ничего не грозит?

— С нашей стороны — точно ничего.

— А... мне?

Майор, уже стоя у двери, замер и взглянул на девушку с выражением, которое, наверное, могло бы означать сожаление.

— Я не знаю. Решать вашу дальнейшую участь будет моё начальство.

— Всё вы прекрасно знаете, — горько усмехнулась Номад. — А не знаете, так догадываетесь. Мне уже не дадут уйти, верно? Слишком много было затрачено усилий, чтобы запечатать джинна в бутылку. Освободить меня значило бы не только обесценить их, но и снова утратить контроль над ситуацией, ведь, как вы сами сказали, для меня не существует препятствий и границ, и этот факт пугает вас и ваше начальство до усрачки. Особенно теперь, когда я в курсе, что вы знаете о моём существовании, и, оказавшись на свободе, наверняка стану вести себя тише воды ниже травы, чтобы не попасться вновь. К тому же, когда ещё вам представится такая аппетитная возможность — ввинтить мне в череп электроды и понаблюдать, как я на самом деле устроена, как функционирую? Следить, как угасает моя мыслительная активность, пока мозг Вероники постепенно отказывает из-за нехватки сна. А когда она умрёт... что ж, возможно, тогда и Номад умрёт вместе с ней. Проблема решится сама собой. Так ведь?

— Я не знаю, — повторил Тротт.

— А что вы скажете её отцу? Что его дочь пропала без вести? Подкупите или запугаете всю её домашнюю прислугу, чтобы держали рот на замке? Вам же это не впервой.

Майор молчал.

— Она такого не заслужила, — пробормотала Номад. Голос её звучал устало и опустошённо.

— Что тут скажешь? Благими намерениями вымощена дорога в ад, — ответил Тротт и исчез в зияющем чёрном прямоугольнике дверного проёма.

Его разбудил телефонный звонок. Ощущение разбитости и кромешная темень за окном подсказывали, что до рассвета ещё, по меньшей мере, час. Кому, чёрт подери, он мог понадобиться в такую рань?

Лежавшая рядом жена, потревоженная рингтоном, недовольно что-то пробурчала и перевернулась на другой бок.

Тяжёлой со сна рукой стащив мобильный с тумбочки, Тротт принял вызов.

— Алло?

— Алло, товарищ майор, говорит сержант Резник, дежурный по части, — отрапортовал голос в трубке. — У нас тут ЧП. Срочно требуется ваше присутствие.

— Что случилось?

— Лучше будет объяснить это лично. Приезжайте.

Остатки сонливости с мужчины как рукой сняло. Спустя пять минут он уже сидел за рулём своего старенького «Вольво» и нёсся по полупустой дороге. Его колотило мелкой дрожью — то ли от утренней прохлады, то ли от скребущегося изнутри нервного холодка. Распалённое звонком воображение услужливо подкидывало причину за причиной, зачем он мог понадобиться в части с такой срочностью. Ни одна из них не радовала.

У въезда на парковку перед зданием части его встретил молоденький рядовой, отправленный Резником для сопровождения. Пока они шли плечом к плечу — сначала по узкой асфальтированной дорожке ко входу, потом по лабиринту тускло освещённых коридоров, — Тротта так и подмывало расспросить мальчишку, что же у них тут всё-таки стряслось, но он сдержался. Вряд ли простой рядовой мог быть в курсе всех деталей. Уж лучше дождаться разговора с самим сержантом.

Когда они свернули в коридор, ведущий к камерам заключения, Тротт уже понял, куда они направляются.

Камера Номада встретила их распахнутыми настежь дверьми. Резник ждал внутри вместе с ещё одним солдатом. При виде майора оба вытянулись по струнке и отдали ему честь. Взор Тротта скользнул им за спины, туда, где, сжавшись в калачик, насколько позволяла ширина койки, лежало недвижимое тело Вероники Варгас.

— Что с ней? — спросил Тротт.

— Спит, — доложил Резник.

— Как, спит? — опешил Тротт. — Мы же её стимуляторами накачали под завязку! А гудок что, не сработал?

— Он был отключен, — сказал сержант, — по приказу.

— Чьему приказу?

— Вашему, товарищ майор.

— Что значит, моему? — Тротт ощутил, как вниз по его внутренностям начинает расползаться мерзкое леденящее чувство.

— Около двух часов назад вы явились в часть и велели отключить гудок, после чего направились сюда. Мы подумали, что вы хотите продолжить допрос заключённой. Минут через пятнадцать вы вернулись. Мы уточнили, можно ли снова включать гудок, но вы сказали, что в этом больше нет необходимости, и уехали. А потом одному из наших ребят, дежурившему в комнате видеонаблюдения, показалось, что заключённая спит. Мы пошли проверить и... увидели, что так оно и есть. Пытались её растолкать, но она в полной отключке, вообще не реагирует.

Земля начала уходить у майора из-под ног. Около двух часов назад, сказал Резник. Около двух часов назад... То есть, где-то в районе трёх утра он, Тротт, приехал сюда и начал раздавать приказы... притом, что в двенадцать ночи он уже глубоко спал в своей постели, рядом с женой.

Он вцепился в дверной косяк с такой силой, что жёлтые костяшки его пальцев побелели, однако, заметив обеспокоенные и ожидающие взгляды подчинённых, заставил себя собраться. Сейчас не время и не место проявлять слабость.

— Так, — натужно выдохнул он. — В комнату наблюдения. Надо просмотреть записи с камер.

Комната видеонаблюдения мерцала десятком мониторов, каждый из которых в свою очередь дробил изображение ещё на дюжину отдельных картинок. Все вместе они напоминали громадные фасетчатые глаза какого-то невиданного насекомого. По велению майора один из служащих разыскал и вывел на экран запись из камеры Номад трёхчасовой давности.

Первые несколько минут ничего не происходило. Заключённая лежала на койке одна-одинёшенька, бездумно пялясь в потолок. Но затем...

Дверь камеры отворилась, и внутрь вошёл человек, в котором Тротт с ужасом узнал самого себя. Девушка приподнялась в ожидании, а тот, с его лицом, прошествовал к ней, сел рядом, на край койки, и что-то заговорил. Звука не было.

Майор чуть не взвыл от досады.

— Микрофоны тоже я приказал отключить?

— Так точно, — кивнул Резник.

Некоторое время двое на записи беззвучно переговаривались, а затем пришелец достал из кармана пиджака шприц. Номад, глядя на него, что-то спросила. Пришелец ответил. Тогда Номад закатала рукав своей пижамы, подставила вену, и пришелец медленно ввёл ей содержимое шприца. Как только он закончил, она откинулась обратно на койку, расслабилась. Пришелец мягко, почти по-дружески, погладил её по плечу. Она улыбнулась и закрыла глаза.

Посидев с ней ещё немного, дождавшись, видимо, пока она уснёт, он наконец встал, но камеру покидать пока не спешил. Вместо этого он подошёл к объективу снимавшей его системы видеонаблюдения, заглянул прямо в неё и с улыбкой вытащил свой — то есть, Тротта — мобильник. Разблокировал экран, открыл заметки, торопливо принялся набирать текст.

Настоящий Тротт, наблюдавший за ним здесь и сейчас, сглотнул и дрожащей рукой потянулся к себе в карман, за телефоном. Взял его — очень аккуратно, кончиками пальцев, словно боясь, что тот может его ужалить. Попробовал разблокировать. Не вышло, пальцы не слушались. Попробовал ещё раз. И ещё. Раза с третьего у него, наконец, получилось. Он открыл заметки, ткнул в последнюю сохранённую.

Текст в ней был совсем коротенький — всего четыре строчки:

БОРЦУ ЗА БЕЗОПАСНОСТЬ ПРОСТЫХ ГРАЖДАН,

ОТ СООБЩЕСТВА РАДУЖНЫХ ЕДИНОРОГОВ АЛЬФЫ ЦЕНТАВРА.

БЛАГИМИ НАМЕРЕНИЯМИ ВЫМОЩЕНА ДОРОГА В АД, МАЙОР.

СПАСИБО ЗА ПОМОЩЬ, И УСПЕХОВ В ДАЛЬНЕЙШЕМ КАРЬЕРНОМ РОСТЕ!