Больше всего на свете Яша любил рисовать. Он сидел за столом на кухне и, вместо того чтобы выполнять домашку по математике, перелистнул тетрадь на самую последнюю страницу. Там, поверх голубых линий клеток разворачивалось морское сражение. Оно завязалось ещё вчера на уроке естествознания и не разрешилось до сих пор.

Сгорбившись над рисунком, словно близорукий монах, Яша принялся аккуратно выводить остро заточенным карандашом мелкие детали и, как часто случалось с ним в подобные мгновения, был совершенно безразличен к окружающему миру.

Он не замечал мушиного жужжания над ухом и не слышал, как мотылёк из раза в раз сталкивается с плафоном люстры. Не обращал внимания на запах табачного дыма и пьяную болтовню соседей, что курили на балконе этажом выше. Рядом дрожал старый бледный холодильник. Из гостиной звучал голос ведущего вечерних новостей. Через окна в квартиру проникал далёкий гул поезда, и лай цепных собак перекличкой доносился из частного сектора. Но Яша всецело внимал морскому сражению.

В его ушах ревела буря. Водоворот красок и теней. Великое смешение из проклятий и воплей, лязга стали о сталь и столкновения щитов, громовых раскатов и утробных вздохов океана. Ветер дико выл над битвой, сплёвывая солёные брызги, как пёс, и волны с рёвом бились о борта кораблей, сталкивая и стравливая людей друг с другом.

Но, покрывая неистовый шум развернувшейся драмы, в мир рисунка грубо и непрошено ворвались два голоса: громкий мужской и пронзительный женский.

— Опять ругаются, — прошептал Яша, не отрывая карандаша от бумаги, и следил за линиями так, будто хотел спрятаться среди них.

Не получалось. Родительская ссора тащила его обратно в реальность, и со стороны это было похоже на перетягивание каната.

Минула секунда, две — и вот уже никакие другие мысли, кроме как о склоках, не смели прорасти в Яшиной голове. Они делились и множились, разливаясь многоголосием по сводам его сознания, и стремительно заполняли собой всё пространство, как вода, что просачивается в трюм сквозь пробоину и тащит корабль на дно.

Яшина голова стала тяжёлой, вялой и влажной, как губка. И тогда горькие мысли выплеснулись наружу через глаза. Их было так много, что вскоре под ногами набежала целая лужа. Но поток не ослабевал, а напротив, становился сильнее, и спустя каких-то пару минут Яша сидел по пояс в бассейне мыслей. Вот они спрятали под вязкой тёмной гладью его грудь и ключицы, сковали холодом горло, полезли в рот. Он захлёбывался ими и дышал с трудом. А когда утонул и на кухне не осталось сухого места, горестный поток выплеснулся на улицу через открытую форточку и разлился по земле. К утру он сплошь покрыл планету солёным океаном.

Так наступил всемирный потоп. Большинство людей утонуло в слезах, а выжившие вернулись в Средневековье и жили с тех пор на плавучих городах.

Яша вытер глаза тыльной стороной ладони, размазал мысли по щекам и из царства воображения перенёсся в бесконечные лабиринты воспоминаний.

Однажды он помогал маме наводить порядок в серванте и наткнулся на целую кипу старых газет «СПИД-Инфо». Они пахли, как бабушкина одежда. На обложке верхнего номера он увидел пугающее изображение. На переднем плане стоял мужчина в одном нижнем белье. Его тело было напряжённым и жилистым. Подбородок, шея и грудь перепачканы в крови, волосы всклокочены. Голова казалась неправдоподобно большой, как у инопланетянина. Он смотрел прямо на Яшу безумным взглядом и дико скалился. А позади него, на испачканной красным простыне, лежала женщина в трусиках. Глаза её были закрыты, и она истекала кровью из разорванного горла.

Яша боялся, но не мог отвести взор. Его занимал вопрос: что случилось между этими двумя? Немного подумав, он решил: на обложке изображены супруги, а кровавая расправа — последствия ссоры. Муж в приступе бешенства перегрыз жене горло. Прочитать заголовок под картинкой он не додумался.

Позже мама спрятала номер вместе с прочими газетами и журналами под диван. Но Яша временами против собственной воли вспоминал ту жуткую сцену. Например, когда однажды, играя с ним, отец ради смеха корчил рожи. Сначала было весело, но потом в папином оскале и выпученных глазах ему почудилось безумное лицо с обложки, и он испугался.

— Опять ругаются, — грустно повторил Яша. И в тот же час появилось навязчивое видение.
Он попробовал избавиться от него, но безуспешно. Оно мелькало перед внутренним взором, словно дёрганное изображение на экране чёрно-белого телевизора.

Ссора вскоре оборвалась столь же внезапно, как и возникла. Яша притих. Его рука скользнула по листу, и случайная кривая испортила рисунок. Из гостиной теперь доносилось лишь гнетущее молчание.

Потом послышались шаги. Скрипнула кухонная дверь и распахнулась. Отец раздражённо вошёл, взглянул на сына. Лицо его смягчилось, стало виноватым.

— Уроки делаешь?

— Угу, — промычал Яша.

Он успел вернуться к странице с домашним заданием перед тем, как на кухню вошли.

— Тебе помочь? — спросил отец, заглядывая ему через плечо, и возмущённо добавил: — Ты до сих пор ничего не решил?

— Решил.

— Ну и что же ты решил? Один пример? А задали сколько?

— Я решаю.

— Ну-ка, дай посмотрю.

Отец протянул руку и взял тетрадку. Развернул её на последней странице. Его голос стал строгим и звенел, как металл на морозе.

— Понятно. Всё рисуешь. А уроки кто делать будет?

— Я делаю. Просто они...

Перебив Яшу, тетрадка с шумом вернулась на стол и смахнула на пол несколько хлебных крошек. Он больше не слышал, что говорил ему отец, но, потупив глаза, смотрел сквозь учебник и сжимал ручку. Пальцы немного болели после того, как утром он кулаками бил в стену. Тренер говорит: «Набивай мослы, и будешь жёстким, как кремень!». А он бы лучше рисовал, чем боксировал. Но папе видней.

Яша часто утешал себя, что станет художником в следующей жизни. Откуда в его голове взялась идея о перерождении, он не знал, но предпочитал в неё верить, хотя в детской Библии об этом не было ни слова.

На шум папиной ругани пришла мама, и между ними вновь вспыхнула ссора.

— Отстань от ребёнка! — кричала она, но Яша не хотел её защиты.

Всё, о чём он мечтал, это немедленно пропасть без следа.

Ночью Яша проснулся. Испуганно всматриваясь в призрачные очертания предметов, он прислушался к звукам, но в тишине различил лишь хриплое дыхание бабушки. Её кровать стояла рядом, и она крепко спала.

Он уже готов был проскользнуть к ней под одеяло, как сделал на прошлой неделе, когда ему приснился кошмар (хотя, он до сих пор не верил, что это был лишь дурной сон). В тот день он смотрел с родителями фильм «Гремлины», и кино не показалось ему страшным. Но проснувшись ночью от беспокойства, он увидел, как в сумраке жуткие маленькие монстры из пузатого телевизора, клацая зубами, вскарабкиваются на его кровать. Утром он безуспешно пытался доказать родителям, что всё было на самом деле.

Вот и сейчас он, поджав ноги, тревожно и напряжённо следил за краями постели. «Хоть бы не Пеннивайз!» — молился он про себя. Но ничего не происходило. Никакие чудовища ему не угрожали. И тогда Яша лёг и попытался уснуть.

В спальне было жарко и душно. Нестерпимо захотелось пить, но он всё ещё опасался, что ночные кошмары только и ждут шанса схватить его за лодыжку и утащить под кровать. «Потерплю», — решил он и закрыл глаза. А потом очнулся на кухне.

За настежь распахнутым окном, будто измазанная густыми чернилами, лежала улица. Соседняя пятиэтажка пряталась в собственной тени. На углу дома сияла зелёным неоновая вывеска круглосуточного магазина. Но этот свет выглядел фальшивым и ненастоящим, как фонарик на лбу зубастой рыбы, манящий к себе наивных рыбёшек поменьше.

Яша засмотрелся. Он почувствовал тяжесть в руке. В ней был стакан с водой. Но пить ему уже не хотелось. Подчеркивая тишину, с крана сорвалась капля и глухо разбилась о дно раковины. Потом ещё одна. И ещё. Как часы.

Со стороны железной дороги потянулся тоскливый вой поезда, и Яша живо представил, что это огромный неведомый зверь зовёт на помощь. У него длинное тело, но собачья морда и грустные умные глаза. Много лап, острых когтей, и есть хвост. Он ползёт по железной дороге, страдает от старости и ран и медленно истекает кровью. Рельсы режут его. От деревянных шпал весь живот в занозах. Но хуже всего, что ему очень одиноко. Поэтому он воет вот уже целую вечность, но никто не откликается на его зов.

Поднялся ветер. Зашумел в кронах. Яша очнулся от видений, поёжился и с макушки до пят покрылся гусиной кожей. «Нарисую его», — решил он, имея в виду неведомого зверя с железной дороги, и залпом осушил стакан. Вода оказалась противной, маслянистой и вязала во рту, как неспелая хурма. Он посмотрел на неоновую вывеску магазина и поймал себя на желании немедленно бежать к ней. И подумал, что понял, наверное, наивность любопытных рыбёшек, плывущих к фонарикам хищников, и глупость летящих в пламя мотыльков.

А потом вывеска погасла, и за окном разлилась слепящая тьма. Яша было решил включить свет, но передумал. Он не хотел нарушать покой теней и стоял, прислушиваясь к тишине и вглядываясь в ночь, как в зеркало, пока отражение не исказилось.

На чёрную улицу мерцающим туманом легло алое сияние. Сначала едва различимое, оно постепенно становилось всё ярче и насыщенней, как зарево далёкого пожара. Оно мягко стелилось по земле, стенам и окнам соседнего дома и игралось с тенями деревьев, заставляя их то медленно кружиться, то изгибаться волнами и вытягиваться в тонкую струну.

Яша выглянул в окно и посмотрел на небо, похожее на море в рассветных сумерках. Над крышей дома летели птицы. Это были фламинго. Он их сразу узнал, потому что однажды видел по телевизору. Их тела и крылья излучали то самое алое сияние. Но таким его можно было назвать лишь условно, исходя из некоторой схожести, потому как истинный цвет казался совершенно чудесным, неописуемым и неземным.

Яша осторожно взобрался на подоконник и спрыгнул вниз. И пока падал, думал, что падает куда дольше, чем должен. А когда, наконец, приземлился, заметил, что окно его квартиры находиться намного выше, нежели обычно. Да и весь дом отныне напоминал огромный мрачный монолит, чей облик нагонял немалого страха и вызывал желание бежать от него как можно дальше.

«То ли он вдруг вырос, то ли я стал меньше», — подумал Яша, обернулся и увидел, что скромный можжевельник перед окном обратился дремучей когтистой чащей, сквозь чьи ветви и листья с трудом пробивался розовый свет. Он растерянно осмотрелся в поисках другой дороги, но заросли окружали его со всех сторон, кроме той, где высилась шершавая стена пятиэтажки. И тогда он шагнул вперёд.

Ступая босыми пятками по влажной траве, Яша представлял, что ходит по мелководью, и под ногами у него извиваются нежные водоросли, плавают мальки и копошатся раки. Но он боялся, что не успеет выбраться из чащи, прежде чем фламинго улетят, а потому спешил.

Он целую вечность пробирался сквозь колючие кусты в ожидании, что вот сейчас свет померкнет совсем и останется он в непроглядной темноте, в окружении скользких, как щупальца, ветвей. Те незаметно подкрадутся, туго стянут по рукам и ногам, и чаща проглотит его, словно паук.

Но свет никуда не пропал, и когда Яша вышел на пустырь, лежащий между домами, стая сказочных птиц оказалась прямо над головой.

Фламинго размеренно летели, будто плыли по небу, как большие медлительные рыбы под толщей воды. От взмахов широких крыльев воздух казался тяжёлым и вязким, и, если постараться, можно было заметить, как по нему гуляет мелкая рябь и, ширясь, расходятся в стороны тонкие кольца. Птицы всё плыли, не замечая спящего под ними города, и им не было видно конца.

Яша не мог оторвать глаз от них. От красоты перехватило дыхание. Он стоял посреди пустыря, запрокинув голову и подставляя волшебному свету лицо, и его обдавало теплом, как от электрической батареи. Откуда они и куда летят, гадал он и еле сдерживался, чтобы не закричать им вслед.

Один из фламинго парил ниже остальных и от того казался особенно ширококрылым и ярким. Сияние лилось изнутри его тела. Оно просачивался сквозь оперение, длинными каплями стекало по крыльям, и когда он взмахивал ими, мерцающие брызги и волны разлетались и катились во все стороны, сталкивались друг с другом и вспыхивали, как маленькие фейерверки.

Проплывая над Яшей, фламинго опустил голову и посмотрел вниз. Когда их взгляды встретились, мир вокруг замер, будто попался в объектив фотокамеры или превратился в акварельный рисунок с розовыми разводами на чёрном фоне.

Яша протянул руки к застывшему над ним фламинго и поднялся на цыпочки, стараясь дотронуться до крыльев. Он рос и вытягивался, будто тело его из резины и совсем лишено костей. Хватался пальцами за ночь, как за бархатные шторы, и тянул её на себя, пока сказочная птица не оказалась перед самым его лицом. Тогда он поверил, что вот-вот и сам взлетит, словно подхваченный ветром пух. Он увидел, как его собственные руки светятся алым сиянием. В животе разлилось тепло. Голову покинула свинцовая тяжесть, и Яша почувствовал себя легким и чистым. Вся стая смотрела на него бесконечно ласковым взглядом.

«Ещё чуть-чуть, — подумал он, — и я полечу вместе с ними в те края, где никогда не был и о которых ничего не знаю». Сердце переполнилось счастьем, и в эту самую секунду застывший мир пришёл в движение.

Лицо Яши дрогнуло от шума бьющейся посуды, и он, спрятав голову между плеч, схлопнулся, как пружина. Небо испугано отпрянуло от земли, и теперь он, окруженный монолитами пятиэтажек, смотрел на его звёздный купол, словно сидел на дне глубокого колодца. Фламинго отвернулись. Стая поднималась всё выше и растворялась в ночном небе, будто её безжалостно заливали чёрной краской.

Яша обернулся на звон. Шум разлетающихся на мелкие осколки тарелок не утихал, но становился всё громче и пронзительней, и тем быстрее таяло алое сияние. Колючие ветви можжевельника, как живые, расступились перед взглядом Яши, и он увидел кухонное окно, откуда спрыгнул. В нём, единственном во всём доме, горел свет, и два силуэта — неподвижные размытые тени, больше похожие на водянистые кляксы, стояли друг против друга, и когда открывали рты, из них вылетали не слова, но истерический лязг бьющейся посуды.

Фламинго исчезли, и алое сияние растаяло без остатка. Шум ссоры стал невыносимым. В нём сливались визгливый скрежет вилки о дно тарелки, бешеный лай тысяч собак и телефонный трезвон. Яша зажал уши ладошками, сел на корточки и приник к земле, словно напуганный паучок. Он стал совсем маленький и невидимый в темноте, и ему хотелось, чтобы его больше не замечали и не нашли, и может быть, тогда он вообще исчезнет на самом деле.

Стало сложно дышать. Он испугался и закричал, но вместо крика из его рта вылетел вой ночного поезда.